В первую очередь, — думает Томас, — мы должны попытаться вырваться из этого пекла.

Он цепляет пальцами рукав рубашки, лежащей на изножье скрипящего подобия постели, которую им наспех выделили вчера. Другого не будет — говорит один из них, самый странный, жующий ногти даже во время разговора. Томас встаёт истуканом на целую минуту, не желая даже шагу ступить дальше. От вида грязного пола слегка дёргает уголок губы, но деваться, честно говоря, некуда, и он отчего-то охотно верит в рассказы зевак, ведающих непутёвым странникам о кошмарных тварях, выходящих к ним по ночам. В таком месте, думает, и не такое ожидаешь увидеть.

Если попытаться одним словом описать состояние, в котором Томас пребывал последние сутки, то в голову придёт лишь одно приличное  — потрясение. Концентрат ледяного ахуя смешивается с пробивающей колени паникой, так и норовя уронить тело на землю. Первым делом после пробуждения Том хватается за голову, слегка оттягивая отросшие волосы. Он уверен, появись в этой комнате зеркало, на него бы взглянуло нечто обесчеловеченное, напуганное до покалываний в животе, открывающее рот в безмолвном крике.

Лучи утреннего солнца проникают в комнату хтоническими щупальцами через щели между старыми досками, позволяя более детально разглядеть временное убежище: наивно было полагать, что за ночь в комнате исчезнет вся пыль и появится что-то, хоть отдалённо намекающее на то, что это помещение было жилым, а не использовалось как склад. Томас лёгким движением пинает ногой коробку, стоящую у выхода из комнаты, и стыдливо жмурится, когда слышит звон: — Надеюсь, ничего серьёзного.

Он по привычке смотрит на телефон, убивая в себе надежду увидеть хотя бы один пропущенный вызов — Тому хочется верить, что старшие подчинённые уже отправили какого-нибудь стажёра к его дому в Хьюстоне, чтобы убедиться в отсутствии тела. Хочется верить, что им не плевать. Эбботт без преувеличения был хорошим начальником — как минимум, это можно заметить, взглянув на стремительно растущий живот менеджера.

Томас напоследок окидывает комнату беглым взглядом, похлопывая себя по карманам невпопад накинутой куртки: не было ни малейшего желания оставлять здесь вещи без присмотра. Большую часть у них изымают в первые часы пребывания в городе, приговаривая под нос, что теперь они станут частью общества — никто не спрашивает, хотят ли они этого, ясно давая понять, что ничего не изменить. Тому не хочется верить в то, что выхода нет. В первую очередь, — пластинку на нервной почве начинает заедать.

Лишь закрывая дверь в комнату он понимает, что не увидел главного: Ханни поблизости не было. Паника приближалась со спины, начиная дышать в затылок.

Выход из мотеля находит по памяти — профессиональная деформация, изредка дающая полезный результат. Составлять в голове карту помещения, в которое он заходит, вошло в привычку уже в первые месяцы работы в охране: один поворот налево, до упора прямо, ещё один налево и дверь от себя. По инерции хочется сесть в машину, доехать до ближайшей кофейни, перекинуться несколькими ничего не значащими фразами с милой баристой, попросить сделать «что-то послаще», чтобы зубы сводило от количества сахара, и до первых рабочих звонков бродить по парку. Приходится одёргивать себя, подавляя растущее чувство раздражения, и быстрым шагом уходить подальше от мотеля. Хочется найти Хармони. И, по возможности, кофе.

По незнакомым улицам он плывёт словно в лёгком трансе, а потому теряется, когда слышит звонкий девичий голос. Тарани, — говорит она, и Томас слышит скрежет, с которым работает его мозг. Кажется, — догадка приходит к нему быстро, — он зацепился за неё взглядом случайно. Эбботт протягивает руку в ответ.

— Немного жутковато, — Томас спотыкается языком о зубы и издаёт глухой смешок. Он оглядывает новую знакомую с головы до ног, подмечая нездоровую худобу и неожиданный для этих мест блеск во взгляде. Пытается понять намерения, ищет хоть какой-то смысл в действиях: они стоят посреди дороги в забытом богами пустынном городе, делая вид, будто по этим улицам не шагали толпы тварей несколькими часами ранее. Будто можно жить своей обычной жизнью, не думая о потерянном доме.

— Честно говоря, — а Томас обожал быть честным. — Не знаю, зачем я пытаюсь солгать. Очень жутко. Я такой жути даже в детстве не испытывал, когда меня родители оставили одного в супермаркете.

Шутка звучит натянуто и даже как-то по-детски, но он всё равно смеётся, прикрывая неловкость происходящего. У него нет ни единой причины, чтобы продолжать поддерживать складывающийся диалог: он, будучи рослым мужчиной с проглядывающей усталостью на лице, рядом с такой девчонкой смотрелся, должно быть, очень подозрительно со стороны. Томас готов поставить десять баксов на то, что она того же возраста, что и Ханни. Возможно даже чуть младше.

— У вас тут можно гулять? — звучит глупо. — В смысле... это безопасно ведь, да?

Томас вдруг думает, что эта Тарани может оказаться одной из тех монстров, о которых им рассказали в мотеле, и его слегка дёргает от этой мысли. Не может быть, — успокаивает себя, — с виду нормальная. Лёгкий румянец выдаёт в ней некоторую взбудораженность, вызванную новым знакомством. Том уверен, что кожа у неё мягкая и тёплая — таких хочется прижимать к себе крепко, мягко касаясь узких ладоней, и непременно защищать от невзгод.